Квадратные люди

Несколько рассказов о сеточном картировании флоры Удомельского района (зарисовки школьника)

П. Борисова, 2010

КАНЧИК

Я сижу на чердаке бани, на старом диване без спинки с протертой тканевой обивкой, в одном месте уже прохудившемся, из дыры застенчиво глядит пружина. День только начался, за окном слышны голоса расходящихся с завтрака школьников, дежурные гремят тарелками в тазах. Передо мною маленький рюкзак, часть пайка и маленький канчик.

На стационаре имелось много всякой посуды. Каны, кастрюли, баки для воды металлические и пластмассовые, сковородки — большие, тяжелые, множество половников, досок, терок, мисок — всей мелочи, без которой вроде и можно обойтись, но с ней на кухне чувствуешь себя уютней. Были в этом разнообразии небольшие каны (или котелки — это уж как угодно), использовавшиеся во время долгих экскурсий небольших групп. Чуть побольше, чуть поменьше, с крышками — вскипает вода быстро — или уже без них. И между ними, под столом с посудой, лежал совсем маленький немного помятый канчик. Точного его объема никто не знал, но по нашим наблюдениям, он был около двух литров. С ним-то мы ходили на квадраты в прошлом году и, увидев его и в этот раз, я обрадовалась старому знакомому, проделавшему за моей спиной, или, точнее, верхом на ней, разнообразные кривые маршруты. И в этом году таких кривых еще прибавилось в коллекцию мне и ему.

Паек отправляется в канчик, а канчик обитает в пакете — закопченный, он, как и все его сородичи, чрезвычайно пачкался. Иду к машине, у нее уже стоит Полина, подходит Люша, не хватает только нашей восьмиклассницы Алены — она спешно выпрыгивает из девичьей комнаты, закатывая на ходу болотники. Хлопаем дверьми УАЗика. Объемом канчик идеально подходил для троих, при четвертом человеке воды хватало с натяжкой, и обычно кипятилось две порции.

Мы вышли из машины. Примерно часов через 9 на этом же месте мы снова будем около машины и потихоньку поедем обратно, мимо тех же домов и перекрестков на ужин к остальным участникам практики.

Когда мы ездили на несколько дней, то у нас и было посуды — канчик да кружки-миски-ложки на каждого. Наверное, любая домохозяйка растерялась бы — нет не только любимых яйцерезки, ножа для чистки рыбы и молотка для отбивных, но даже элементарного чайника. Однако алгоритм был прост — варишь крупу, раскладываешь ее в миски, моешь кан, кипятишь воду для чая. Эта вода обычно закипала несколько медленнее. Закипая, порой канчик шипел, потом булькал на птичий манер, и Полина замечала, глядя на меня, уже с полдня кроме пары незначительных фраз ничего не говорившей: «А наш канчик поразговорчивей будет!».

Сижу на чердаке бани. Отсыревшие портянки отправляются на забор, пока не выпала роса. Из канчика достаю пустые консервные банки — на костер. Я ухожу, пакет же с торчащим закоптелым черным боком остается у рюкзака.

О МОКРЫХ НОГАХ И БОЛОТНИКАХ

В восьмом классе на первом уроке географии к нам пришел новый учитель — рассказывать о физической географии нашей страны. И вскоре учитель задал такой вопрос: «у нас в стране есть два богатства, а какие именно?». Все тут же загалдели: «Нефть! Лес!», кто-то вспомнил газ и уголь, кто-то — золото… Однако, послушав всех, учитель сказал:»Нет. Два наших богатства — это вода и холод». И все удивились. Вода и холод… С одним из этих богатств, бродя летом по средней полосе, можно ознакомиться в полной мере.

Болотники — сапоги с длинным голенищем, чтобы ходить сухим по болотам, канавам, лужам и прочим вместилищам того самого богатства. Сухим… Если вы думаете, что как только вы купите, одолжите у знакомых, получите по почте в подарок болотники, ваши ноги тут же будут оставаться сухими (а многие мамы глубоко убеждены, что это самое, ну или почти самое, важное в жизни), то вы ошибаетесь. Сухими ваши ноги будут оставаться не через один десяток километров.

Когда идешь по лесу, по мелкому болотцу, то те самые длинные голенища закатаны, и высота болотника немногим отличается от высоты обычного сапога. Закатывать голенища тоже надобно уметь, иначе они болтаются, грозясь зацепиться за что-нибудь — и землю носом пропашешь, и обувку повредишь. Правда, видала я и таких, которые все время ходили в раскатанных сапогах. Сапоги были новенькими, остро пахнущими резиной, с красивыми подвязками, а их хозяева самодовольно отвечали на советы, мол и так жарко, что им и так хорошо. Но это лишь оттого, что ходили маловато в тех болотниках. Возможно, и что во всем была виновата лень.

Так идешь по лесу, по болоту, через заросший ивами луг. Впереди — преграда водная, но незначительная, ничтожная. Ручеек в шаг шириной, лужа, поросшая камышом и осокой, или верховое болото с плотным моховым ковром, словом, воды там — кошка вброд перейдет. Радостно пересекаешь сырое место и дальше идешь. Вскоре, пройдя через какое-нибудь вытоптанное коровами пастбище с отпечатками копыт на глине дороги или прошагав после верхового болота по милому лесочку между елками, попадаешь в затопленный лес — видать, где-то постарались бобры. Бобры любой ручеек, любую самую ничтожную речушку превращают в малоприятное, ну уж во всяком случае, труднопроходимое место. Деревья поваленные тут и там, темная вода, заросшая ряской, поначалу вроде мелкая, но, дойдя до середины, козликом прыгая с одной кочки на другую, балансируя на поваленном стволе, вдруг находите, что далее дно оказывается слишком далеко от поверхности воды, и вы с огорчением возвращаетесь назад и обходите это безобразие. Хотя бывает и так, что ищешь брод через реку, вдруг слышишь журчание воды, какое бывает рядом с маленькими фонтанчиками, ломишься на звук, приминая высокую пойменную траву, глянь, а это бобровая плотина. Старая, вода так и хлещет через нее, середина сооружения уже поросла травой. Однако оказывается она не такой уж и ветхой, по ней-то, как по мосту, и переберешься на другой берег.

Так размышляешь, идешь не спеша и, несмотря на то, что впереди тебя кто-то идет — «Бах!», точнее «Буль!». Только что было мелко, а теперь — по колено. Через закатанное голенище заливается вода, а остальные идут сухими. Вылезаешь на пригорок, сапоги снимаешь, портянки отжимаешь… и так может быть не один раз за день. В прошлом году при хождении на квадраты у меня не было ни одного дня без заливания сапог. Полина с Люшей всегда приходили сухими.

Этот год начался так же. Иногда было очень обидно заливать болотники. Представьте — идете вы весь день то лесом, то полем, жарко, а попадаете в какие-то тростниковые заросли вокруг озера, в какой-то бобрятник, опять лес, ольшанник с кочками осок. Все это время вы ловко разворачиваете голенища и закатываете обратно, ноги ваши сухи, остается совсем немного. Наконец, виден просвет — то озеро, у которого стоит лагерь. Вы думаете о том, какой вы молодец, хоть сегодня ноги будут сухими, а между тем не замечаете, что тропинка, идущая вдоль сплавины озера, пересекает глубокую лужу, и проваливаетесь туда. Обидно? И мне тоже. Так не один раз было.

Однако в один прекрасный день удалось прийти-таки с сухими ногами. И дальше пошло-поехало — что ни день, я, как Полина и Люша, с сухими сапогами. Чего нельзя было сказать о присоединившейся к нам восьмикласснице Алене…

ЗЕМЛЯНИКА

Я теряю контроль над собой при виде земляники…

Идешь себе по вырубке под серым небом. Посреди вырубки — дорога, грунтовая, поросшая травой, с лужами. Вокруг порубочные остатки, ветки, всякий древесный хлам валяется. Где-то торчат остатки черничников — побагровевшие кустарнички, будто осенние клены, с редкими сизыми ягодами. Вот сырая низинка — болотинка с сочной осокой. Что-то большое, фиолетово-синее торчит у дороги — колокольчик. Вон граница делянки — стена леса. Сколько до нее? Метров 600 или поболее? Начинает накрапывать дождик, натягиваешь капюшон плаща и сердито прячешь бланк под непромокаемые полы. Люша все копается в какой-то луже, выкрикивая новые виды растений. Ты их пишешь, а бланк начинает мокнуть, грозясь развалиться на части…

Идем дальше. Дождик то чуть покапает, то перестанет, дразнит нас. Вдоль дороги стали появляться листья земляники. Ну листья, хоть и земляники, вон сколько кругом травы! Присматриваешься, а между листьями — ягодки. Ну как не сорвать? И сколько много… Вытянутые, темно-красные, с рядами желтоватых светлых зернышек. Как тут не потерять голову! Набираешь в ладони ягодки, они мнутся, по пальцам течет сладкая липкость. Аромат сильный. Еще горсть, еще, не могу остановиться… Люша с Полиной вон уже где, ищешь потерянную голову и догоняешь их. Но и там вдоль дороги земляника, может, даже еще слаще. Люша тоже наклоняется. Ягодка, ягодка, слева, справа…

Кончилось все тем, что Полина потеряла карту. Катастрофой это не было (можно ходить и по GPS), но досадной, как заноза, неприятностью все же являлось. И мы тут же свернули в лес, прочь от ягод. Кто-то теряет контроль над собой, кто-то — карты. Как бы еще чего не потеряли.

ИГРЫ С ЧАЕМ

Озеро, широкое, отражает небо, а берега топкие, поросшие тростником. То тут, то там видны поплавки рыбацких сетей, на воде стоят странные сооружения — домик, не домик, коробка, не коробка. Вдалеке на холме деревня, с другого края озера где-то должна быть широкая дорога, но ее не видать. На берегу среди кустов стоит неприметное строение — примерно три на три метра, внутри лишь стол, скамья, старый чайник и какой-то хлам, все сероватое, оконце небольшое. Перед домиком — стол из большой деревянной катушки — на такие мотают кабель, вокруг — поломанные стулья и еще лавочка. Сюда подходит дорога с глубокими глиняными колеями, где-то заваленными ветками. Перед строением тростники расступаются, вдаль уходят лески каких-то рыбацких снастей, хозяев-рыбаков нет. Рядом, в стороне, в воде на мелководье стоит кружка, от кружки идет пар — в нее налит крепкий душистый от мяты горячий чай. Рядом, примостившись на корточках, словно детсадовец в песочнице — сама хозяйка кружки, в сапогах и красной, местами уже посеревшей бандане. Осторожно она ведет посудину на глубину, но так, чтобы озерная вода не перелилась через край, не испортила чай.

Проходит минут пять, за столом-катушкой еще трое сидят, чего-то там жуют, запивают — они-то могут пить и горячее. Наконец, белый эмалированный пароход причалил к берегу. «Кажется, остыл,» — говорит себе хозяйка кружки и несет ее к остальным. Наигралась…

НА ГРАНИЦЕ ДВУХ ЛЕСОВ

Я сижу перед наполовину полной миской, молчаливо потупив взор перед собой. Передо мною в ямке горит костерок. По бокам от углей, которые лениво лижут языки огня, стоят две кочки с черникой. На них кладут палку с котелком. Черника продолжается и дальше, влево и вправо, уступая иногда место мокрым пятнам сфагнума. Чуть дальше влево появляются ладошки морошковых листьев. Идешь ли к костру с водой для ужина, возвращаешься ли с маршрута — на твоем пути возникают желто-оранжевые ягоды с крупными косточками — то созревшая морошка, похожая на детское пюре. Люша не любит спелую ягоду, ищет краснобокую недозрелую и хрустит ею, как морковкой. Влево же уходят стволы сосен, сливаясь вдалеке в сплошную стену. Справа зеленеют елки что поменьше, большие деревья высоко прячут хвою. Если сидеть, голову надо задирать, а так мне видны от них только серые стволы с щетиной сухих сучьев, которые хорошо охапками подкладывать под котелок.

Сзади меня и чуть вбок должно быть озеро. У ствола рядом лежат пластиковые бутылки, забытые кем-то. В самые чистые из них мы набрали воды, чтобы поменьше бегать к озеру, все-таки не под самым боком. Налитая в бутылки вода желто-коричневая, цвета жженого сахара, ее можно принять за лимонад, особенно если на этикетке значилось: «Дюшес. Напиток газированный». Полина подбросила хворосту, котелок начал шипеть, вскоре забулькал.

Среди сосен было много сухих или с тощей зеленью на самой верхушке тонких деревец, наклоненных градусов в 45, а то и вовсе изогнутых дугой. Они легко ломались. На одном из таких висели в ряд портянки, на соседнем — полотенца, рядом валялись сапоги — проветривались. На суку висела химза, гербарная папка, ждущая своего часа, когда Люша развяжет ее. «Как в лавке старьевщика,» — сказал кто-то.

Заварили чай с помятыми, уже вялыми, лежавшими весь день в моем кармане листьями смородины. Где-то сбоку кричит кукушка. Я опять смотрю в миску. Надо доесть.

О МАШИНАХ

Первые годы, когда только начинали сеточное картирование, то посещали, как нетрудно догадаться, ближайшие к стационару квадраты. Время шло, и пешком добираться стало нерационально, а то и вовсе невозможно. Тогда стали подключать для транспортировки машины, благо они были. О том, как «квадратчики» заполучали транспорт и что делали взамен, можно рассказывать отдельные истории. Но об этом вы лучше спросите тех, кто там был.

Когда я попала на картирование, машины были уже более привычными. В этом году нас завозили уже совсем куда-то далеко, когда мы собирались на несколько дней. Водителей на практике было несколько. Обычно нас возила Катя, реже Сережа Сухов. Машин было две, в зависимости от обстоятельств — катина легковушка или УАЗик, из тех, что в народе зовутся «буханками» и во множестве бороздят дороги по всей стране. УАЗик использовался, если дорога была непредсказуемой или надо было чего в больших количествах купить. В обратных случаях, если нас возила Катя, она брала свою легковушку.

Каждое утро (за исключением ночевок в лесу) после завтрака все подходили к машине. Вещи кидались в багажник легковушки или на пол УАЗика. В легковушке есть кондиционер. В «буханке» пахнет бензином, после часа тряски под солнцем выходим, будто из консервной банки вываливают овощи. Собрать себя побыстрее — это уже дело привычки и тренировки.

Если ведет Катя, то до места доедешь быстро. Машина мчится по редкому ровному асфальту со скоростью более ста километров в час, да и из неторопливой «буханки» Катя выжимает максимальную скорость. Крутые виражи, торможение перед ямами, обгоны лесовозов и КАМАЗов на грунтовых дорогах… На переднем сидении не была, но, говорят, порой страшно. В этом году еще одним элементом транспортировки, сопутствующим Кате, стал ее 10-месячный сын Саша, он же Пельмень. В отличие от большинства детей его возраста, он почти всегда молчал, не бузил, а сидел в своем особом кресле и обычно спал. Особенно, если машина ехала, а не стояла у какого-нибудь магазина, где покупались очередные 30 буханок хлеба и с десяток килограммов крупы.

Если нас вез Сережа, то темпы снижались. Никаких резких движений, поворотов, скорость «буханки» не более 80 км/ч, как ездят обычные люди. Обычно Сережа чего-нибудь говорил впереди сидящей Полине, которая всегда садилась спереди, чтобы указывать дорогу, и курил.

В машине хотелось спать. Если по пути туда все же большую часть времени я глядела в окно, то на обратном пути почти всегда спала, как байбак какой-то, согнувшись в три погибели, раскорячившись. Машина — не самое удобное место для спанья, особенно на неровных дорогах. Приехав на место, договаривались о времени встречи, чаще всего это было семь вечера. Привет-пока, ждите здесь.

Заканчиваем маршрут. Вот и дорога, убираю бланк. В тени придорожных ив стоит машина.

ЛАКОМКА

Существуют дежурные темы для разговора — если не знаешь, что сказать, а говорить хочется или приходится. В такой беседе затрагиваются вещи, радостно понятные и близкие обоим собеседникам, частенько незнакомым. Разговоры о погоде можно вести с кем угодно, спокойно или, наоборот, с энтузиазмом, рассуждая о ветре и осадках. Школьники обычно болтают о школе и учителях, со стариками наверняка сойдешься на разговоре о ценах на хлеб и о правительстве. Чем больше приходится связываться с определенными группами людей, тем больше копишь таких дежурных разговоров.

«Послушайте, нет, ну вы только посмотрите на нее! Как она оживилась! Лакомка!» — смеется у костра Полина. Я ловлю себя на том, что уже десять минут красочно описываю пирожки, которые печет моя бабушка. Разговор как-то пошел о любимых блюдах. Через день опять зашел разговор о картошке и котлетах. «Весь день молчала, а тут разошлась, глаза так и блестят!» — снова про меня заметила Полина.

На каком-то квадрате в начале маршрута у меня был особенно кислый вид. Решив меня подбодрить, Полина с Люшей все свели к пищевым разговорам.
— Alnus incana, Phleum pratense, Rubus idaeus, — диктует Люша, а Полина подхватывает: «М-м-м, Rubus idaeus, малинка… Из нее варят варенье…».
— И компот, — вставляю я.
— Да, еще кладут в начинку для пирогов…
Идем дальше.
— Galium odoratum, Campanula patula, — говорит Люша, а Полина опять за свое: «Campanula patula в пищу не употребляется, но используется при сервировке столов, в качестве украшения».
Подходим к канаве.
— Lemna minor, Carex nigra, Cicuta virosa…
— О, Cicuta virosa! Ни в коем случае не употреблять в пищу, смертельно ядовито!
— Populus balsamifera, Tilia cordata…
— Tilia cordata является отличным медоносом. Из ее древесины делают ложки, чтобы есть, ну, скажем, кашу.
На окраине деревни — помойка. Тут растут картошка, лук, помидор, бобы… Соответствующие речи смеющейся Полины достигают максимума.

«Сегодня Кукушка у нас была весь день веселой, — за ужином начинает Полина, — мы ее подбадривали весьма содержательными разговорами». Все можно довести до абсурда, и в конце концов сошлись на том, что чтобы меня развеселить и заставить идти дальше, надо всего лишь сказать «картошка». Ну и ладно. Пускай веселятся. Просто я не люблю говорить о погоде…

МОНОЛОГ

Если тебе не надо следить за маршрутом, думать, куда свернуть, если уже большая часть растений отмечена, то можно себе позволить оставить ноги жить своей жизнью и о чем-нибудь подумать, поразмышлять.

Сегодня последний квадрат. День мало отличается от предыдущих. Жара, небо, как любят говорить, — «выцветший голубой платок», ни облачка. Нам сегодня предстоит забраться в урочище Пустое Логово. В прошлый раз, когда мы ездили на три дня, мы заходили в это урочище с другого конца, и впечатления оно на нас не произвело — полузатопленный лес, исхоженный лосями.

После обеда-купаний мы движемся в сторону Логова. Сосняки, заболоченные, с багульником, тростниковые заросли, опять сосняки… Жарко, ноги шагают через кочки, а в голове тем временем вертятся мысли, цепляются друг за друга, складывается монолог… Длинный, нарастающий, как снежный ком, слова укладываются по спирали. Дополнишь свой тезис, начинаешь говорить монолог сначала, находишь новые аргументы, примеры — новый виток пошел.

Заходим на старые торфоразработки. Пошли канавы метра два глубиной, заросшие черт знает чем. Придумывая монолог, непременно представляешь себе слушателя. Ведь в монологе ты объясняешь свою точку зрения, в уме готовишь ответы на возможные вопросы. А если ты не представляешь слушателя-собеседника, то что толку готовить ответы?

Переходить через канавы не так легко. Их много, бегаешь вдоль них в поисках бревнышка. Полина, красная, как помидор, восьмиклассница Алена уже ничего не говорит, Люша замыкает процессию, чтобы никто не затерялся. А монолог так и не был рассказан. До сих пор в голове всплывают его обрывки, может соберу их заново, расскажу.

ЛЕТО КОНЧИЛОСЬ

Люди придумали календарь для своего удобства. Для единообразия среди множества мнений.

Квадрат в этот день был довольно однообразен — поля, а еще большие луга с густой травой, сухие лесочки да озеро. Вечером, сидя на чердаке бани и занимаясь обычными делами, Люша вдруг сказала, что у нее такое ощущение, будто лето кончилось. Странно, но у меня было похожее чувство! За едой Миша тоже начал разговор о том, что лето кончилось. Мол, птицы уже вывели птенцов, и не орут с утра до ночи. Ласточки, которые гнездились на чердаке дома, где Миша спал, слетели с гнезда, не летают туда-сюда. Тогда Полина спросила, когда же начинается его, мишино, лето.
— А в середине мая, когда птицы в полной мере начинают петь.
— Ты, Миша, зоолог, — отвечала ему Полина, — вот для меня лето еще толком не началось. Для меня лето начинается, когда зацветает кувшинка, а кончается, когда она отцветает.

Уже на следующий день, когда мы шли по дороге, Полина опять завела разговор о лете: «Ну почему все вокруг говорят, что оно кончилось?». Люша утверждала, что это нельзя объяснить, просто мимолетное чувство, ощущение. Я призадумалась.
— Наверное, это из-за вчерашнего квадрата. Мы много ходили мимо деревень, по лугам под солнцем. А я в конце августа бываю в подобной местности, — ответила я.

А может, еще дело в том, что прошел день летнего солнцестояния, и теперь знаешь, что ночи будут все длиней. И квадраты — одни за другим, похожие друг на друга.

С дороги мы свернули в ельничек. Люшин голос возвращает к настоящему: «А Hepatica nobilis была?».