Татьяна Валентиновна Кузнецова (Сокова)
(7 июня 1956 – 2 марта 1996)

Татьяна Валентиновна Кузнецова преподавала в биоклассах курс ботаники в 1995 г. Летом того же года участвовала в беломорской практике, на которой было начато ботаническое описание островов Керетского архипелага. Лева Кузнецов, сын Татьяны Валентиновны, тоже был участником этой практики; впоследствии окончил математический класс гимназии. Её муж, Виктор Николаевич Кузнецов, много лет ведет занятия гитарной школы гимназии.

***

Наверное, я не самый подходящий человек для того, чтобы писать о Татьяне Валентиновне. Думаю, что Владимир Викторович Чуб или Алексей Асафьевич Оскольский справились бы с этим лучше. Но я согласился написать о Кузнецовой во многом потому, что она сыграла большую роль в моей жизни, прежде всего в моей научной жизни.

Татьяна Валентиновна была, наверное, первым человеком, показавшим мне, как надо правильно писать статьи. Ее списки литературы произвели на меня особенно большое впечатление, с тех пор (а это было начало 90-х) я не слишком доверяю статьям, где «русская» часть ссылок существенно больше английской. И не то что бы Кузнецова особенно много публиковалась — нет, но каждая ее публикация была образцом работы думающего ученого, Настоящего Ученого.

К тому же Т.В. относилась к особому типу ученых, типу ученых-гуру, которых было так много в так называемой «советской» науке, и которые ныне уже совсем почти вывелись. Г.Ю. Любарский пишет о них — «…Речь не о плохих ученых, речь как раз о лучших … Существовали развитые традиции устного наследования знаний. Начиная со школьных кружков, через студенческие и домашние семинары и доклады до институтских семинаров и лабораторных — была большая сеть устных способов передачи знаний. Через разговоры в экспедициях и в курилках. Совершенно нормально было услышать: поеду в экспедицию с таким-то, наконец, смогу с ним поговорить и детально расспросить о такой-то теории». С такими учеными надо было именно говорить, пить чай, ходить в походы — через публикации их идеи не освоить. Кстати, среди ботаников их было совсем немного. Из 80-х можно, наверное, назвать только С.В. Мейена и С.М. Разумовского. Татьяна Валентиновна была их достойной, если и не прямой, то наверняка «духовной» ученицей.

Кроме того, она представляла особый тип науки, тот тип, который привыкли обзывать «идеалистической морфологией». Это — Гётевская ботаника, по стечению обстоятельств получившая в России не меньшее развитие, чем в Германии, но все же в конце концов отвергнутая и почти забытая. Впрочем, не так: благодаря усилиям Т.В. эта наука еще существует, и, вполне возможно, получит новое дыхание в свете современного «Evo-Devo». Ученики Кузнецовой, во всяком случае, не сдаются, и несут эти идеи дальше. И если в статье Paula Rudall появляется явно «идеалистический» термин «non-flowers», если я вижу в недавнем докладе David Taylor влияние идей Мейена, если в университетском учебнике ботаники рассказывается об архитектурных моделях деревьев Halle-Oldeman, то это во многом благодаря ученикам и научным наследникам Кузнецовой — тем же В.В. Чубу и А.А. Оскольскому, Д.Д. Соколову, А.А. Пенину и многим другим.

Борис Сергеевич Кузин в своих воспоминаниях пишет: «Я считаю себя биологом, потому что мне кажется, что я понимаю животных …». Меня поразило глубокое внутреннее сходство этого утверждения с фразой Татьяны Валентиновны, которую я запомнил (хотя и не буквально) на всю жизнь, о том, что мы не понимаем растения, мы — животные — не способны себе представить, как это «быть растением», как может жить эта странная колония терминальных меристем. Зооморфизмы типа «использовать ресурсы» или «привлекать опылителей», конечно, работают, но иногда радикально подводят исследователя. Вот почему ботаника гораздо сложнее зоологии.

Очень жалко, что мы мало пересекались с Татьяной Валентиновной. Она была едва ли не главным источником информации о «настоящей» ботанике, беседовать с ней было потрясающе интересно, но, к сожалению, это удавалось не часто. Разве что в Пущино, на зимних школах. И в походы мы с Т.В. практически не ходили. Но, кстати говоря, именно благодаря Кузнецовой начались поездки биокласса в ботанический сад «Белые ночи». Т.В. была знакома с Ю.Н. Карпуном и рассказала, как его найти.

Очень горько было наблюдать всю ту безумную обстановку, которая создалась вокруг Т.В. на кафедре. Еще горше было не иметь возможности ничего сделать. Навсегда, наверное, врезался в память печальный март 1996 года, и почему-то «Фикус религиозный» Гребенщикова:
…
Ясно солнце с луною над тобой не заходят,
Вкруг корней твоих реки золотые текут;
А на веточке верхней две волшебные птицы,
Не смыкая очей, все тебя стерегут.
…
Я читал в одной книге, что, когда станет плохо,
И над миром взойдут ледоруб да пила —
Они снимутся с ветки, они взовьются в небо
И возьмут нас с тобою под тугие крыла.

Алексей Шипунов
Assistant Professor
Department of Biology
Minot State University
500 University Ave W
Minot, ND 58707

***

Она родилась в 1956 году.
Окончила московскую 710 школу и биологический факультет МГУ.
Всю свою жизнь она занималась своим любимым делом. Ее делом стали морфология высших растений, а позже все формы её преподавания.

Мне трудно судить о ее научной величине, знаю некоторые формальности:
— Т.В. не стала доктором биологических наук по административным причинам (ее вторая диссертация была написана и не получила ни одного научного возражения);
— все её ученики, коллеги и соавторы говорили о ней только в превосходных степенях;
— когда «стало можно», её несколько раз с охотой звали на конференции (и вместе работать) коллеги из других стран;
— в какой-то момент один серьёзный научный семинар совсем в другой области биологии позвал её сделать доклад, после того, как Т.В. нехотя согласилась («чужая область. Ни я им, ни они мне не близки совсем!»), семинар прошел «на ура». Она сама удивлялась тому, как активно её звали прийти еще раз, а также тому, что и ей захотелось ходить на этот семинар.

А вот в роли преподавателя видеть Т.В. мне довелось несколько её последних лет. Видел и то, как только для полуторачасовой встречи с ней в Москву из Твери приезжал её недавний аспирант; видел, как вились вокруг неё студенты несколько лет после того, как начальство «пустило» попреподавать на первом курсе один семестр; видел уроки в 1543 (Т.В. пришла в 1543 весной 1993 года, о биоклассе узнала ещё позже, а преподавала только один осенний семестр 1995 года.)

А ещё я помню первую в моей жизни (и последнюю для меня в её исполнении) ботаническую экскурсию — небольшое узкое двухкилометровое ущелье в Крыму, март, снег вчера (и еще потом будет), утро, накрапывает дождь. Человек 20 детей (биологов — 1-2, математики, гуманитарии), Кацва, Геллер, Лена Штейн, Боря Феликсон и я слушаем её рассказ. В процессе она не обращает внимания ни на погоду, ни на температуру — для неё существует только мир этих растений и вопросы слушателей. Это длится около двух часов, мой интерес к ботанике конкурирует только с моими знаниями в ней (видимо, так не только у меня, но и многих слушателей). Но слушали как зачарованные!.. У меня тогда было ощущение, что ей было неприлично обратиться к любой травине иначе, чем по латыни.

Так случилось, что мне доводилось видеть её уроки на разных стадиях — подготовки, начала, послеурочного «отдыха». Готовились уроки (мне казалось) только внутренне: занимаясь другими делами, она продумывала, что и как будет. Незадолго до урока она зачастую пропадала (не очень надолго) и возвращалась уже с букетом растений (с которых обычно сыпалась земля, к радости М.А.Кукиной, в чьём кабинете шли эти уроки). После урока она приходила и садилась пить чай — так, будто сил не осталось совсем. Надо отдыхать… Отдых длился долго, секунд 80–90. Потом были следующие дела.

Фантастической была её способность учиться. При мне она выучила всего 2-3 мало знакомых себе «темы» из «не своей» области (например, новую тогда для многих систему TeX), но ведь, конечно, не вместо всех остальных дел! В любимой ею авторской песне внутренней нормой было выучить хотя бы одну новую песню в месяц. Это совсем не так просто, особенно если знать, сколько песен она уже знала (то есть могла исполнять), а также понять, что «выучить» часто означало придумать, как это петь не только за себя, но и за тех, кого этому учить, и за тех, с кем вместе потом петь.

Ее умение собирать людей, знакомить, объединять было удивительным. Я сам с ней (и ее мужем Виктором Николаевичем) знакомился более одного раза, но каждый раз быстро и как будто с давно знакомыми уже. Знаю немало людей, которые, наезжая в Москву изредка, неизменно заходили к ней на несколько часов, будучи уверенными, что пообщаются не только с этой семьёй, но и с какими-то интересными себе людьми (разных возрастов и специальностей, зачастую незнакомыми доселе).

Понятие «своего человека» для неё было определяющим. При этом «своим» легко становился любой пришедший желающий. Пока не начал делать что-то. Тогда либо уходил сам, либо вычёркивался, либо уже оставался на долгие годы. «Мы с тобой (с ним, с ней…) одной крови,» — было одной из любимых фраз. Означало, конечно, не кровное и не профессиональное родство. Не могу сказать, что именно означало. Но, надеюсь, те, кто помнит контекст цитаты, понимают и без объяснений. Она сама умела объяснять интонацией.

Её не стало 2 марта 1996 года. Она ушла в один из тех нечастых моментов, когда могла бы думать о себе самой — во сне — остальное время она думала о других, о тех, кто рядом, о тех, за кого она отвечала, о тех, кто привык на неё надеяться.

В.Д. Арнольд
ноябрь 2010